Дилемма Палсаныча Дрючкина

Палсаныч Дрючкин подготовился к приятному моменту. На его коленях лежал развёрнутый журнал с большой фотографией красного болида Формулы-1. Палсаныч знал, что совмещение двух разных удовольствий ведёт до третьего, которое по силе превышает два других в сумме. И вот момент подошёл. Внизу что-то затрещало, отвалилось и плюхнулось вниз, подняв прохладные брызги, окропившие заднюю часть Палсаныча, которая была довольно крупной и волосатой.

— А-а-а-а! — сладострастно захрипел Палсаныч. Хорошо-о-о! Легко-о-о! Ух! Это ж надо ж, хорошо, просрался-то! — На его глазах блестели слёзы радости и облегчения. У животе чувствовалась приятная пустота, тяжёлый воздух сортира свободно всасывался в открытые теперь лёгкие.

— Хм… Ух… Ху-у-у-у! — Палсаныч перевернул страницу. Выходить не хотелось, и он продолжал листать автожурнал. «Вот это я понимаю, тачка! Мерин! ЦЛ-класс! 510 кобыл! Только вот ездит всякая сволочь!» Палсаныч сильно мечтал про крутую тачку, но сам ездил на убитой в хлам шохе, так как ввиду семейного положения, любви к пивасику и нелюбви к труду не мог потянуть не то что кредитный «Форд Фокус», но даже и «Ладу Калину» б/у.

Долистав журнал до конца, Дрючкин встал, огляделся и присвистнул.

— О-го-го!

На хрустальной водной глади, поблёскивая боками, в тусклых лучах 30-ваттной лампочки на волнах унитаза покачивалась какашка. Но это была не простая какашка. Загнутая, как рогалик, она занимала всё расстояние од переднего края унитаза до заднего, и назад.

«М-м-м» — подумал Дрючкин. «Какашка. Очень большая, кстати, какашка. Королевская, можно сказать. По-настоящему, значит, мужская. Богатырская!.. Какой же я всё таки молодец! Такую какашку снёс! Просто лепота! Большая, толстая, длинная. Прямо съесть хочется. Нет, определённо качественная какашка. Бока-то какие упругие!» Подумав это, он даже машинально наклонился, чтобы ткнуть какашку пальцем. Но своевременно спохватился. Он по опыту знал, что упругость какашки есть оптическая иллюзия, чистой воды визуальный обман. «Какашка на самом деле не упругая, а рыхлая и липкая. Под ногтями набъётся, жена-дура опять пилить начнёт, мол, совсем ты уже, Павлик, облик человеческий потерял».

Внезапно Дрючкин почувствовал сожаление. Ведь через несколько секунд  он будет должен нажать на спуск, чтобы уже никогда-никогда не увидеть своей какашки. Конечно, в его жизни будет много других, но эту какашку уже будет не вернуть. А ведь такие прекрасные какашки сносятся, может, раз в десять, а то и в сто лет.

«Может, заспиртовать» — неожиданно пронеслось у него в мозгу. Палсаныч вспомнил, как в школе их водили в зоологический музей, где показывали пробирки с заспиртованными личинками какого-то африканского жука. «Будет же отличное украшение моего кабинета!»

Кабинет, конечно, существовал только в его собственном воображении. Дрючкин снова прикрыл глаза и вообразил просторную, светлую комнату с большим и дорогим столом. На столе стояло несколько плоских дисплеев, на которых он раскладывал пасьянс, в углу висела огромная плазма, по которой можно было смотреть футбол. На стенах были развешаны различные почётные грамоты. «П. А. Дрючкину, победителю конкурса „Лучшее предприятие России”, от Президента РФ Путина В. В.». По нажатию кнопки на столе в кабинет заходила полногрудая секретутка, сидящая за дверью. А в центре кабинета на резном столике из чёрного дерева стоял большой аквариум, в котором взгляд  его ласкало вышеупомянутое чудо из внутренних органов. Посетители его кабинета подозрительно косились на какашку, но Палсаныч только хитро улыбался и щурился, словно дедушка Ленин.

«Ведь не дадут, сволочи!» — снова вернулся он в реальность. Пока что кабинета у Дрючкина не было, если не считать загаженной сторожки, где он работал на полставки, охраняя склад. В сторожке стояла раскладушка и радиоприёмник, из которого звучало дорогое его сердцу радио «Шансон». Ещё там был телек, но строение склада загораживало телевышку, поэтому сигнал был очень плохим.

«К тому же, где взять столько спирту? Спирт-то он продукт ценный, для других целей нужен». Палсаныч улыбнулся, вспомнив, для каких именно целей нужен спирт. «Да и опять таки дура эта чёртова разрешит разве? А может засушить? Нет, пронюхают! И балкона нет…»

Он уже совсем было отчаялся, но внезапно в его голове, словно лампочка, вспыхнула гениальная идея. «Сфотографировать!» Дрючкин воспрял духом. Как же он сразу не додумался. «Вот только бы фотоаппарат найти!» Оторвав большой кусок туалетной бумаги, он засунул себе его в задницу, дабы ничего не запачкать, натянул штаны и захромал в квартиру.

К сожалению, здесь его везение кончилось. «Мыльницы» не было нигде — ни на столе, ни в сумке, ни на полке. «Клава взяла, малолетняя шалава, своих хахалей щёлкать». Он на минутку замолк, удившись неожиданной рифме слов «Клава» и «шалава». Клава была его 16-летней дочкой, и просто не по-детски уже достала своими подростковыми закидонами. «Молодёжь пошла, ах ты тьфу же, дебилы сплошные. Да мы-то в их время!.. А они!.. Вот ещё этот Вадик, сосунок-придурок, да я его!...» Вадик был парнем его дочки, из-за чего Дрючкин ненавидел его лютой ненавистью. В своих мечтах он не раз представлял ситуацию, как Вадик и Клавка, решив, что дома никого нет, предадутся разврату, как тут он, Палсаныч, выскочит из шкафа и всадит в тщедушное тело Вадика весь заряд своего дробовика. Ну предпосылок к этой ситуации не было, Вадик всегда вежливо здоровался с Палсанычем, отчего тот бесился ещё больше.

«Вот свалились на мою голову эти дуры две! Чёрт бы их побрал! Одна потаскушка малолетняя, вторая кобыла старая, жить не даёт. Пивасика не попить, на диване не полежать, носки ты убери, мусор ты вынеси, на нормальную работу ты устройся, дармоед! Да кто тут дармоед! Я мужчина! Мужчина в доме хозяин! Мужчина воевать должен! А она — носки убери! Дура, на себя бы посмотрела, жопа уже в дверь не влезает». Здесь Палсаныч, конечно, немножко преувеличивал, да и не стоило забывать, что он-то и сам благодаря своему пивному животу тоже уже с трудом втискивался в свою «шестёрку». Минут пятнадцать он ходил по квартире, ругался, и неизвестно кому жаловался на жизнь.

Выговорившись, Дрючкин вернулся в туалет. У подножья унитаза по-прежнему лежал автомобильный журнал, а унитазе всё ещё плавала его нестандартных размеров фекалия, а воздух был таким плотным, что, казалось, там можно было повесить топор. Палсаныч глубоко вздохнул, поднял журнал, и положил его на бачок. Около минуты он молча смотрел на какашку. «Вот жить не дают, сволочи!» — бросил он коротко, быстро нажал на спуск, и поспешно вышел из туалета.

2005