Старый дом

День клонился к вечеру, и тень от блестящей керамической плиткой многоэтажки совсем накрыла собой стоящий рядом старый двухэтажный дом из потемневшего красного кирпича. Укрытый тенью, он стал совсем незаметным, словно хотел спрятаться от своей неминуемой судьбы, которая молча дремала рядом, воткнув свой огромный металлический ковш с зубцами в землю. В его окнах не было занавесок, и сквозь них просматривались тёмные и пустые комнаты, давно уже оставленные своими жильцами. Когда солнце совсем скрылось за горизонт, и соседние многоэтажки начали потихоньку покрываться светлыми квадратами, старый дом погрузился в мучительную темноту. Он вспоминал.

Он вспоминал, как много-много лет назад впервые увидел эту улицу. Тогда она была совсем другой — не было ни асфальта, ни автомобилей, ни магазинов, ни многоэтажек, лишь жёлтая грунтовка, маленькие деревянные домики и огромный яблоневый сад, раскинувшийся рядом. Город уже залечил раны, нанесённые войной, и теперь начинал расти вширь, забирая себе земли, когда-то бывшие колхозными полями и близлежащими деревнями. Старому дому было чем гордиться — среди своих маленьких соседей со своими двумя каменными этажами, высокими потолками и большой покатой крышей из светло-серого шифера, он казался настоящим гигантом, а красная труба его кочегарки вздымалась на недостижимую высоту.

Он помнил, как в впервые заселились его жильцы — это были несколько молодых семей, кто-то с маленькими детьми, а кто-то и без них — все они были неописуемо счастливы, и не могли скрыть своего восхищения, когда впервые видели свои новые квартиры. Ведь невозможно не радоваться когда ты, прожив всю жизнь в деревянных бараках и коммуналках, въезжаешь в собственную просторную и светлую квартиру, где есть краны с водой и электричество, а зимой не надо каждый день топить печь, чтобы не замёрзнуть.

А потом по дороге начали сновать грузовики с кирпичами, и у старого дома, на месте деревянных изб, начали появляться соседи, похожие на него, как две капли воды. Строители работали быстро, соревнуясь в перевыполнении плана, и спустя пару лет, двухэтажные кирпичные дома тянулись уже вдоль всей улицы. Дорога накрылась асфальтом, а во дворе появились саженцы деревьев. У всех его жильцов тогда уже родились дети, а у кого-то уже и подросли настолько, чтобы пойти в школу. Дети играли во дворе в свои игры, а на чердаке построили штаб, и дом, в отличие от своих жильцов, был совсем не против этого. В мае и ноябре из радиоприёмников звучала торжественная музыка, и, прихватив с собой красные флажки, все отправлялись на парад, а одним солнечным весенним днём, когда и взрослые были какими-то особенно радостными, дети тоже носились по двору, и кричали:

«Гагарин полетел! Гагарин полетел!»

Старый дом помнил длинные снежные зимы, бесшумно накрывающие всё вокруг ослепительно белым покрывалом, и разрисовывающие оконные стёкла волшебными узорами, и старые ламповые телевизоры, синеватый экран которых показывал часы кремлёвской башни, и комнаты, которые наполнялись тогда запахом мандаринов. Помнил, как весной бежали по дороге ручейки, в которые дети опускали бумажные кораблики, и те стремительно неслись вниз по течению. Как прилетали скворцы и покрывались цветами яблони. Как через город перекатывалось лето, белое от тополиного пуха, а потом осень гоняла по тротуару опавшие листья и обливала крыши и площади затяжными дождями. Время текло. Подрастали деревья во дворе, подрастали дети, а их родители стали уже совсем зрелыми людьми. Улица тоже преобразилась, стала выше и плотнее, машины, бывшие когда-то редкостью, теперь сновали по ней постоянно, и даже в его дворе уже поселился новый «Москвич», принадлежавший мастеру из первого подъезда. Яблоневый сад становился всё меньше, а на его месте появлялись другие дома и магазины. Теперь уже казалось, что город был тут всегда.

Старый дом помнил грусть родителей, когда их совсем уже выросшие дети покидали их, отправляясь в самостоятельное плавание по жизни. Тогда же он впервые увидел смерть — в далёкой горной стране шла война, и вместо белобрысого бойкого парня из второго подъезда домой вернулся запаянный цинковый гроб. «Он погиб, исполняя свой интернациональный долг», сказали родителям, не знавшим, что в гробу нет ничего кроме песка, а то, что осталось от их сына, уже никогда не покинет скал далёкой страны. И все соседи тогда собрались на поминки.

А когда головы жильцов начали покрываться сединой, летом к ним стали приезжать внуки, и двор, затенённый совсем уже большими деревьями, снова становился шумным.

Вспоминал он и странные времена, когда на улицах стало грязно и темно, и исчез висевший напротив огромный красный плакат, прославляющий труд и мир, который, впрочем, давно уже из красного превратился в бледно-коричневый. У соседних магазинов день и ночь стояли какие-то люди, а в подъездах иногда ночевали непонятные чужаки. Мастер из первого подъезда пристрастился к алкоголю, и из хорошего умельца, у которого спорилось любое дело, превратился в жалкого старика с распухшим лицом и трясущимися руками, а его некогда красиво отделанная квартира опустела и заросла мусором. Тогда же стали умирать и другие его жильцы, которых он знал уже сорок лет, но хоть грустно было провожать старых знакомых, иногда на их место заселялись молодые, и даже с детьми, и поэтому было понятно, что жизнь, несмотря ни на что, продолжается. И даже к срубу старых деревьев, давно касавшихся своими могучими кронами его потемневшей крыши, он отнёсся филосовски.

Холодные времена прошли, и снова всё началось меняться. Уже ни осталось ни одной яблони, зато широкой стала дорога, а поток машин на ней не уменьшался ни днём, ни ночью. На том месте, где когда-то суровый рабочий призывал к миру, теперь белоснежно улыбалась какая-то красавица, призывающая посетить магазин дублёнок. Яркие фонари тоже горели всю ночь, и времена, когда можно было наслаждаться тишиной и смотреть звёзды, вспоминались как что-то нереальное. Совсем рядом со старым домом построили два здания настолько высоких, что даже сложно было увидеть, где они кончались, а тень от них накрывала его почти весь день. На месте же срубленных деревьев, и песочницы, и клумб давно уже не обитало ничего, кроме автомобилей.

А потом другие двухэтажные дома стали сносить. Сначала жильцам приходили извещения, они получали квартиры в совсем других концах города, и начинали суетливо паковать вещи. К подъездам подъезжали фургоны, мужики таскали мебель, а затем квартиры пустели, и сквозь незанавешенные окна можно было увидеть голые осиротевшие стены, на которых не осталось ни картин, ни полок. Какое-то время дома стояли в темноте, а потом подъезжал экскаватор, и в течение дня они превращались в груду обломков. По улице сновали гружённые битым кирпичом и мусором  грузовики, увозя останки в неизвестном направлении, и оставляя после себя лишь голую землю. Место обносилось забором, над ним появлялся строительный кран, снова начиналось бесконечное мелькание грузовых автомобилей, и новая колоссальная высотка, занимающая половину района, быстро росла над головами.

Пришло время, когда на улице не осталось ничего, что напоминало бы о прошлом, и старый дом остался его единственной частью. Он тогда уже полностью смирился со своей участью, однако, по какой-то странной причине ничего не происходило — не приносили жильцам извещений, не говорили ничего о сносе, а ему даже сделали небольшой косметический ремонт, и стало казаться, что участь эта его миновала. То ли он настолько затерялся среди высоток, что о нём все забыли, то ли место, где он стоял, было слишком маленьким, чтобы туда можно было воткнуть что-то другое. Так прошло ещё несколько лет.

Но, видно, ничему на земле не даровано вечной жизни, и однажды разговоры о сносе возобновились. Об этом говорили и сами жильцы. Кто-то сетовал, что не могли предупредить ранее, и теперь новый «евроремонт» оказался пустой тратой больших денег, кто-то возмущался, что теперь из такого удобного района переселят к чёрту на кулички, кто-то, особенно старики, грустили, что прожили тут уже пятьдесят лет, и вот, на старости, когда хочется покоя, начинается такая суета — и молодым людям сложно бывает поменять привычный уклад жизни, а что уже и говорить о тех, кто разменял восьмой десяток. И повторялось всё то, что произошло раньше с соседями — собирались жильцы, снимали полки, выносили мебель, ковры, оставляя квартиры пустыми и покинутыми. Старикам помогали переезжать их давно уже выросшие дети, многие из которых и сами были уже отмечены сединой, и внуки, тоже уже давно вступившие во взрослую жизнь. И тихо грустили старики, когда многие дорогие их сердцу вещи отправлялись потомками не в новую квартиру, а прямиком на помойку. Наконец, все уехали, и лишь обрывки бумаг валялись теперь на полу, да торчали из потолков проводки от электрического освещения.

Много ли дней прошло с тех пор, уже невозможно было сосчитать. Старый дом обнесли некрасивым временным забором, и в какой-то из дней и рядом с ним появился экскаватор, огромная гусеничная машина тёмно-красного цвета, испачканная подтёками машинного масла. Стало ясно, что эта ночь будет для него последней. И как человек, приговорённый к смерти, старый дом вспомнил всю свою жизнь — от начала и до самого конца.

А когда рассвело, утро разорвалось громким рокотом, от которого всё вокруг вздрогнуло. Грубо размазывая гусеницами траву, экскаватор медленно развернулся, подъехал, поднял свой ковш, и с грохотом вгрызся в угол старого дома. Загремел увеличившимися оборотами двигатель, повалил из трубы чёрный дым, и угол с глухим ударом рухнул вниз, разломавшись на несколько кусков из слепленных кирпичей, и подняв столб белой, густой пыли. Экскаватор снова поднимал ковш и снова наносил удары. Звенело битое стекло, трещали деревянные балки, с грохотом сыпались кирпичи, а облако пыли накрыло всё вокруг, словно дым от гигантского пожара, и лишь разнообразные незамысловатые узоры обоев на оголившихся внутренних стенах иногда просматривались через его клубы.

В вечеру дело было закончено, и от старого дома осталась лишь груда строительного мусора.

11.2012