Сайт Юрия Михеда (a.k.a. juras14)

Трагедия

Чего и говорить, день у Палыча должен быть выдаться отличным. Во-первых, после затяжного недельного дождя выглянуло солнце, и вязкая грязь на покрытых дождевыми червями тротуарах начала подсыхать. Во-вторых, недавно он совершенно случайно нашёл на помойке выброшенное кем-то седло от велосипеда. Оно было порванным, но вполне пригодным к его старому «Туристу», который тоже не отличался ухоженностью или исправностью. Велик хранился на балконе, был достаточно сильно подпорчен ржавчиной, скрипел и дребезжал, но Палыч не обращал внимания на такие мелочи.

В-третьих, и это, пожалуй, было самым главным — сегодня утром в одной из пустых банок для специй на кухне он нашёл сто рублей. Происхождение денег он понимал — это была заначка его жены, которая, хорошо зная о его любви к зелёному змию, довольно часто прятала деньги, которые надлежало потратить на хозяйственные нужды. Нельзя сказать, что Палыча не пугали последствия планируемого им нецелевого использования конфискованных средств — на его плече до сих пор виднелся синяк от скалки, которым жена наградила его две недели назад, когда он нашёл и пропил её тайничок, предназначенный для покупки новых сапог. Однако, он понимал, что разборки начнутся не ранее чем через два дня, а сегодня его ожидает приятный вечер в стоящей в соседнем дворе беседке.

Поэтому он радостно выкатил с балкона велосипед, и, стащив его по лестнице (благо он жил на первом этаже), с трудом и кряхтением взобрался на прикрученное вчера найденное седло. Покачиваясь и виляя рулём, он надавил на педаль. Велик издал жалобный скрип, и Палыч тронулся с места, оставляя на влажной земле узкий след.

Проезжая мимо вышеупомянутой беседки, он заметил, что она не пуста, а там уже сидят двое человек. Он знал их обоих. Первым был Макарыч, пузатый пенсионер лет шестидесяти, который очень любил говорить о политике. Взгляды его сводились к тому, что Россия задыхается в грязных лапах жидов, и если их, жидов, из России прогнать, то воздух совершенно очевидно станет чище, трава зеленее, а жизнь — лучше и веселее. Более всего Макарыч сокрушался о том, что нынче у России нет великого Сталина, который с жидами уж точно бы не церемонился. «Путин — тот с прожидью», — вещал он, тряся поднятым вверх пальцем. «А Медведев так вообще чистокровный жидёнок, у него настоящее имя знаете какое?» — он выдерживал паузу, — «Менахем!» Последнее слово он выкрикивал так громко, что соседи и самого Макарыча теперь называли исключительно Менахемом.

Вторым был Дмитрич, ширококостный мужик, известный своей молчаливостью и угрюмостью. Его почти нельзя было разговорить, но если он что-то и произносил, то это всегда было кстати и по делу. Дмитрич отличался тем, что любил гулять по району, и встретив какого-то замешкавшегося гражданина, подходил к нему, мрачно смотрел, а затем хриплым голосом произносил:

— Слышь, брат... Пятёрку займи до завтра?

Самым интересным было то, что гражданин под воздействием такого психологического давления зачастую сам тянулся к кошельку, и вытаскивал какую-нибудь монету. Благодаря таланту Дмитрича, у них часто хватало не только на выпивку, но и на опохмел.

У беседки Палыч не остановился. Сейчас ему не хотелось тратить время на разговоры. Он даже думал пока с ними не здороваться, но знакомый скрип его велосипеда было невозможно не услышать, поэтому, когда его собутыльники оглянулись, он только махнул им рукой, а сам продолжил свой путь к заветному магазину.

Магазин находился в подвальном помещении одного из домов. Оставив велик снаружи, Палыч аккуратно слез и спустился в подвал. За прилавком сидела знакомая ему продавщица Таня, весьма даже аппетитная (особенно если сравнивать с его женой) бабёнка, с которой он пытался заигрывать, хоть и не получал на свои действия никакого ответа. Она равнодушно поздоровалась и спросила, чего ему надо.

«Да вон, как обычно мне, Танюшка», — подмигнул он, но та проигнорировала его знак внимания и безэмоционально выставила на прилавок бутылку с чистой прозрачной жидкостью внутри, и золотистой акцизной наклейкой на пробке.

Отдав ей сторублёвку, Палыч взял пузырь, фамильярно поклонился, и взошёл по ступенькам наружу. Снова забравшись на велик, он вдруг понял, что пузырь некуда запихнуть, а никакого пакета или сетки он с собой не взял. Немного подумав, он положил большой палец правой руки на руль, а бутылку за горлышко зажал в четырёх остальных, и в таком неудобном положении покатил назад.

Через несколько минут показалась их беседка. В ней уже было не двое, а четверо человек. Видно, Макарыч-Менахем и Дмитрич уже поведали новоприбывшим интеллигентам о его планах, потому что, заметив его, все они радостно замахали руками и загалдели. Палыч махнул им левой рукой…

В этот момент велосипед заехал в заполненную вязкой грязью выбоину. Руль дёрнуло, и один только большой палец правой руки не смог его удержать. От резкого движения плохо прикрученное трофейное седло отломилось, и слетевший с него Палыч со всей мочи ударился о раму причинным местом. Взвыв от дикой боли, он окончательно потерял равновесие и шумно грохнулся с велосипеда в лужу.

Очнувшись, он судорожно закрутил головой по сторонам, пытаясь найти то, ради чего предпринял всю эту поездку. Но пузыря не было. Вместо него перед ним всё было усеяно осколками битого стекла, которые красиво сверкали на солнце. Алкаши в беседке смотрели молча, раскрыв рты. Вид у них был шокированный и удручённый. Наконец, тишину нарушил Дмитрич:

— Трагедия... — хрипло и обречённо произнёс он.

2011